Дорога пыльной смерти - Страница 3

Хорошо, что ни Харлоу, ни Мак-Элпайн не видели в этот момент того, кто стоял снаружи у самой двери, чей вид яснее ясного говорил о том, как ему хочется, чтобы Харлоу провалился поскорее в преисподнюю. Это был Рори, сын Мак-Элпайна, смуглый кудрявый подросток, отличавшийся дружелюбием и доброжелательностью. Сейчас он с немыслимым для него злобным выражением лица глядел на Харлоу, хотя уже несколько лет и даже всего несколько минут назад считал его своим идолом. Рори поглядел на машину «скорой помощи», в которую внесли его окровавленную сестру, и бросил еще один взгляд на Харлоу: в нем было столько страстной ненависти, сколько может ее выразить лишь взгляд шестнадцатилетнего подростка. Что ж, мальчишку можно было понять.

Официальное расследование сразу после несчастного случая не нашло ничего из того, что могло бы быть непосредственной причиной происшествия. Официальные расследования, как правило, никогда не обнаруживают конкретного виновника, достаточно вспомнить хотя бы случившееся в Ле Мане, когда погибло семьдесят три человека, а виновных не оказалось, несмотря на то, что всем было ясно, что причиной трагедии явился один и только один человек, теперь, по прошествии времени, тоже покойный.

Виновных в происшедшем не оказалось и на этот раз, но две или три тысячи зрителей без всяких колебаний обвинили именно Джонни Харлоу. Против него было и бесспорное свидетельство ролика телезаписи, полностью запечатлевшего драматическое событие. Небольшой и замызганный экран в маленьком зальце, где шло расследование, достаточно отчетливо отразил происходившее на трассе, а звук придал живость и реалистичность изображаемому. Фильм длился всего двадцать секунд, но повторяли его пять раз. Снятые телевиком с переменным фокусным расстоянием линз кадры показали три машины гонщиков на Гран При, приближавшиеся к пункту обслуживания. Харлоу в своем «коронадо» сел на хвост лидирующей машине — старому, зарегистрированному частным лицом «феррари», оказавшемуся впереди только по той причине, что он отстал на целый круг. С еще большей скоростью, чем машина Харлоу, шла, держась противоположной стороны трека, зарегистрированная заводская машина — огненно-красный «феррари», который вел бесподобный калифорниец Айзек Джету. Двенадцатицилиндровый двигатель Джету на прямой имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу, и ясно было, что Джету захочет его обойти. Харлоу, пожалуй, это понял, потому что включил стоп-сигнал, собираясь сбросить скорость и пристроиться за медлительным «феррари», чтобы Джету мог проскочить мимо. Неожиданно совсем огни машины Харлоу погасли, и его «коронадо» с силой метнулся в сторону, словно в последний миг водитель решил обойти идущую впереди машину в надежде проскочить вперед раньше, чем его обгонит Джету. Если он на самом деле принял такое безрассудное решение, то это было величайшей глупостью его жизни, потому что машина его встала на пути Айзека Джету, шедшего на прямом отрезке пути со скоростью не менее ста восьмидесяти миль в час и не имевшего в ту ничтожную долю секунды возможности ни затормозить, ни отклониться в сторону, что в данном случае только и могло спасти его.

В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Для Харлоу последствия столкновения были, можно сказать, серьезными: его машина превратилась в неуправляемый волчок, а вот Джету это принесло гибель. Даже сквозь какофонию ревущих моторов, скрежет и визг шин оглушительным выстрелом прогремел на стадионе звук лопнувшей шины переднего колеса машины Джету, и в тот миг для Джету уже было все кончено. Его «феррари», полностью потерявший управление, превратился в бездушного механического саморазрушающегося монстра. Он ударился о предохранительный барьер, опоясывающий трек, отлетел в сторону, изрыгая красное пламя и черный маслянистый дым, врезался в противоположный барьер. Затем «феррари», вращаясь, пролетел вперед, перевернулся несколько раз и замер на исковерканных колесах, а Джету так и остался сидеть на водительском месте — заклиненные двери превратили машину в ловушку. Пожалуй, он был уже тогда мертв. И вдруг красное пламя превратилось в белое.

Харлоу был непосредственным виновником смерти Джету, это несомненно. Однако Харлоу с его одиннадцатью победами на Гран При за семнадцать месяцев считался по очкам и рекордам лучшим в мире гонщиком. А кто же решится осудить лучшего в мире гонщика? Это не в порядке вещей. Потому трагическое событие определили как «Божий промысел» и, потихоньку опустив занавес, закончили эту драму.

Глава 2

Французы обыкновенно и в спокойном состоянии ни в малейшей степени не сдерживают своих чувств, густая же толпа в Клермон-Ферране была в тот день чрезвычайно возбуждена, и потому, когда Харлоу свесив голову плелся вдоль трека из зала, где расследовался инцидент, в направлении пункта обслуживания «Коронадо», свист, шиканье и яростные выкрики, сопровождаемые типично галльскими жестами, были не только яростные, но просто угрожающие. Не очень-то приятная сцена. Казалось, достаточно было малейшей искры, чтобы вспыхнул пожар и начался самосуд, расправа возбужденной толпы над Джонни Харлоу. Именно этого и опасалась полиция, следовавшая за гонщиком, чтобы помешать этой расправе. Но симпатии полицейских были скорее на стороне бушующей толпы, чем Харлоу, на которого они старались даже не глядеть.

В нескольких шагах от Харлоу, вместе с Даннетом и Мак-Элпайном, шел еще один человек, чувства которого были те же, что у полицейских и у зрителей. Резко подергивая ремешок своего шлема, Николо Траккиа шагал в точно таком же комбинезоне, как и Харлоу. Он считался фактически вторым номером среди гонщиков команды «Коронадо» и слыл записным красавцем. Темные волосы его вились, а зубы сияли так, что любой владелец завода зубной пасты счел бы за большую удачу использовать их изображение как рекламу своего товара, и загар его был таков, что все остальные рядом с ним казались бледно-зеленоватыми. Сейчас он выглядел, правда, не особенно жизнерадостным, потому что сразу бросалась в глаза злобная гримаса — особая черта легендарного Траккиа, которую никто не воспринимал равнодушно, но всегда с почтением или откровенным страхом, а иногда даже и с примесью ужаса. Траккиа смотрел на людей свысока, а товарищей по гонкам на Гран При называл попросту недоносками.